Как негры демократию строили — ч.3

Зная про Либерию (это которая совсем как США — только из негров), закольцуем тему, ненадолго вернувшись в Сьерра-Леоне. Вернее, во Фритаун, где освобожденные британские негры из Америки тоже делали карьеры, но, в отличие от либерийских «американцев», не самостоятельно, а под контролем англичан.

На случай, если кто забыл, повторю: действуя методом проб и ошибок, сэры в начале ХIХ века пришли к выводу, что бывших рабов и их потомство лучше всего будет использовать в качестве нижних и средних чинов колониального управления, для чего в колонии открыли школы и даже университет. Такая методика быстро оправдала себя: креолы (или «крио», как называли себя сами экспатрианты), вдохновленные кажущимся равноправием, учились рьяно и в работу, окончив курс, впрягались не за страх, а за совесть.

Именно там появились первые черные врачи, первые черные юристы, первые черные священники, первые газетчики, а также первые черные клерки уровня вплоть до помощника губернатора. Все они считали себя англичанами, боготворили Англию и служили ей истово, везде, куда бы она ни послала, — а посылала она их во многие места, подчас, очень далекие от родных. В первой половине века креольская элита пополнилась новыми иммигрантами, причем англичане отбирали для Фритауна самых толковых, с образованием, профессией или капитальцем, и несложно представить себе, насколько влиятельна в колонии была эта, по определению Ли Джексона, «цветная, но по духу белая» прослойка. По факту, собственно, именно на ней все и держалось.

Однако на рубеже 70-х отношение Лондона к «новой элите» стало понемногу меняться. Намечающийся захват Африки требовал новых подходов к пониманию роли чернокожих в политике, да и вообще, их роли и места в мире. Если ранее сэры полагали неважным, кто какого цвета, лишь бы ловил мышей, то теперь расцвели первые расистские теории, обосновывавшие приоритет белого над черными, которых белому надлежит «опекать и воспитывать, приспосабливая к полезному, осмысленному труду». То есть, как формулировали во властных кабинетах, «концепция белой гегемонии». В 1873-м данный принцип впервые публично озвучил министр колоний Кимберли, — «Мы можем спокойно использовать туземцев лишь на самых низших постах», — а несколько позже другой министр колоний, Чемберлен, довел идею до логического конца: «Любому здравомыслящему человеку совершенно ясно, что британские чиновники не могут доверять индийскому или туземному врачу».

Ну и, естественно, общественность подхватила. «Они насквозь порочны, — доказывало Церковно-миссионерское общество. – Это создания, полностью отличные от нас, промежуточная стадия между людьми и животными. У них нет души, и они не способны к развитию». Достопочтенным пасторам вторила наука: известный этнограф Гарри Джонсон заявил, что «я поехал в Африку, исполненный веры в то, что все христиане равны, но я ошибался: все чернокожие христиане, как один, пьяницы, лгуны, воришки и нечистоплотные обжоры». И черточкой над t припечатал Брюс Хемминг, шеф Африканского департамента Форин офиса: «Образованные туземцы вроде Баннермана, Брю и им подобных – это проклятие Западной Африки».

Что самое пикантное, до фритаунских и лагосских (уже были и такие, но не о них речь) крио в первое время не дошло, что сулит им новая тенденция. Где-то что-то творилось, но они, балованные, обласканные, привыкшие считать себя нужными, не предполагали, что это относится и к ним. Они выписывали лондонские газеты, они имели доступ к внутренним документам канцелярии губернатора, но что всё это может ударить и по ним, в их головы как-то не приходило. Слишком не соответствовало тому, к чему привыкли уже в третьем поколении.

Они были людьми городскими, образованными, уважаемыми, у них были мастерские, врачебные практики и адвокатские конторы, — о торговых домах, крутивших дела с английскими компаньонами и не говорю, — они бывали в Англии и чувствовали себя там на равных с белыми, они, в конце концов, занимали ответственные должности, и они, собственно, не очень рассматривали себя, как негров, во всяком случае, — как туземцев, которых и сами не считали полноценными людьми. Больше того, судя по приватным письмам креольской элиты середины позапрошлого века, крио от души посмеивались над соседями, «независимыми» либерийцами, варившимися в собственном соку и, на взгляд фритаунских снобов, деградировавшими.

Так что, когда в 1896-м в Сьерра-Леоне прибыл новый губернатор, Джеффри Кардью, и с места в карьер начал наводить новые порядки, для начала без всяких объяснений уволив чернокожих клерков, трудившихся в офисе, крио сперва ничего не поняли, а потом, осознав, возмутились. Особенно взвинчивали их, конечно, утрата постов, престижа и доходов, но и «макаками» они себя не соглашались считать. А кроме того, бесило, как я понимаю, злорадство либерийских соседей: ранее-то крио смотрели на нищеватых и неотесанных «американцев» свысока, а сейчас те оттягивались вовсю, предлагая фритаунским «уехать в Либерию и начать все сначала».

Естественно, крио попытались найти контакт с новым губернатором, но тот с ними говорить не хотел, а если снисходил, то вел себя по-хамски, всячески давая понять, что в их услугах Британия больше не нуждается и чернокожие все одинаково должны знать свое место. Естественно, много и возмущенно писали в Лондон, однако оттуда губернатора даже не думали одергивать: кто-то считая, что так с чересчур возомнившими о себе черными и надо, а кто-то просто за недостатком времени, поскольку колония была маленькая, не ключевая и заниматься ее проблемами не казалось важным. От всего этого креольская элита зверела и, зверея, искала выход, медленно доходя до белого каления.

Короче, Фритаун волновался. А вот «лесные» племена жили спокойно. Их в колонии было очень много, они считались «независимыми нациями», и проблемы Фритауна их мало трогали. Разве что, на уровне купи-продай. Да и на них, в общем, долгое время не обращали внимания, благо, и поживиться с нищеты было нечем, а всякую лесную мелочь проще было купить, чем отнимать. Торговали, конечно, если вдруг бузили, усмиряли, но и все. А в августе 1896 в Лондоне решили, что порядок должен быть во всем и приняли решение о распространении протектората на глубинные территории. Явочным порядком, не согласовывая с вождями, ибо куда денутся? Выпустили прокламацию, запустили в джунгли, а персонально вождям сообщили, что в материальном смысле все это означает, что с января 1898 «туземцам» придется платить за «опеку» т .н. подворный налог: 10 шиллингов со строений, имеющих четыре «комнаты» (или больше), и 5 шиллингов, если «комнат» от трех и ниже.

По британским меркам, это был очень умеренный местный (Лондону полагалось отчислять всего 6%) налог, более чем посильный даже очень необеспеченному жителю метрополии, и власти колонии, активно нуждаясь в средствах, этот закон проталкивали вовсю: «Я уверен, во-первых, что туземцы предпочитают платить не натурой, а наличными, — писал министру колоний губернатор, — а во-вторых, что они в состоянии это делать сейчас или в скором будущем». И его можно понять: куры, козы и прочее (ничего ценного в регионе не было) офису губернатора, в отличие от живых денег, были без надобности, зато звонкая монета нужна была всегда.

Поэтому, к мнению старожилов, тем паче, крио, пытавшихся ему что-то объяснять, м-р Кардью не прислушивался совершенно, а между тем, всем было ясно, что налог чреват проблемами. Племена были бедны, как церковные мыши; «местные чернокожие вполне доброжелательны, — отмечала наблюдательная Мэри Кингсли, аккурат в это время побывавшая в Сьерра-Леоне, — но крайне бедны, намного беднее самого непутевого кокни; наличных денег у них совершенно нет, а многие их не видят никогда. Этот глупый, никому не нужный налог, думаю, станет для бедняг тяжелым принудительным бременем».

К слову, позже, когда события уже завершились, специальная комиссия, прибывшая во Фритаун для расследования, пришла (уже постфактум) к такому же выводу. «Следует признать, — сообщал министру колоний глава комиссии, Джордж Чалмерс, — что эти люди никак не связаны с промышленными промыслами и рынком, кормятся с выращенного им урожая; их возможности производить расходы, в том числе оплату налогов, в денежной форме чрезвычайно малы. Можно твердо говорить, что даже 5 шиллингов с хижины — сумма, намного превышающая то, что местные жители могут заплатить. Большинство их вообще не могут платить».

Ясное дело, вожди пытались брыкаться. Для начала спокойно, легально, в рамках позволенного белыми. Посылали во Фритаун ходоков, кто мало-мальски лопотал по-английски, добирался лично, встречались с торговыми партнерами — лидерами креольских организаций, очень быстро заинтересовавшихся вопросом, писали петиции, давали интервью «черной» прессе, сидели в приемной колониальных чиновников, но губернатор не слышал. И когда в феврале 1898 взимать налог, наконец, начали, — с арестами вождей, пытавшихся что-то объяснять, беспределом полиции и заменой шиллингов натурой по курсу 1:10, на севере Сьерра-Леоне начались беспорядки. Забунтовали сперва селения племени локо, а затем и его соседей, менде, — самого большого народа севера, — а лидером движения как-то (никто не выбирал, само получилось) стал Баи Буре, пожилой, очень уважаемый в колонии вождь локо, имевший торговые связи с фритаунскими креолами.

Началось резко и пошло круто. Управы, архивы, «белые» фактории и лабазы, христианские миссии (если пасторы ранее не подписали петиции против налоги) горели синим огнем, но крови Баи Буре не хотел и белых, если им возникала угроза, брал под защиту. Впрочем, губернатора это не остановило: до назначения в Сьерра-Леоне он работал в Индии, где с бунтарями не церемонились, и действовал, исходя из своего опыта. На усмирение двинулись отряды полиции, однако в ответ на выстрелы последовали ответные, вдвойне и втройне: у Баи Буре было уже около трех тысяч воинов, причем, многие из них, промышлявшие охотой, имели винтовки и умели с ними обращаться. В итоге, всего за первые два месяца губернатор потерял 280 человек убитыми, но, в основном, тяжело раненными (старый локо велел стрелять в конечности), и к апрелю людей у м-ра Кардью практически не осталось.

То есть, какие-то ресурсы, конечно, были, но вслед за севером зашевелился и юг, где к мятежу второй крупнейший народ страны, менде, призвали «магаре» (лидеры) Поро, очень древнего тайного общества типа дагомейских «леопардов» (только без человеческих жертв) или японских ниндзя. Орден избранных, можно сказать. Они отбирали перспективных мальчишек (попасть в ряды Поро считалось очень почетным), инициировали их, тренировали, и вообще, считались хранителями традиций и наставниками для настоящих мужчин.

Не откликнуться на их призыв было просто опасно, — за непослушание могли и убить, — но откликались и без нажима: налоги и на юге достали всех. Правда, «отцы» и «старшие братья» Поро налогами интересовались далеко не в первую очерень, но удобную ситуацию использовали, чтобы раскачать народ в своих интересах: за старую веру, за родных богов и обычаи, против белых пришельцев и всего, что с ними связано, — и вот эти убивали. Погибло не менее полусотни негоциантов, миссионеров, креолов (европейская одежда была приговором), а заодно и несколько сотен местных, так или иначе связанных с европейцами.

Материал: http://putnik1.livejournal.com/4536631.html
Настоящий материал самостоятельно опубликован в нашем сообществе пользователем Proper на основании действующей редакции Пользовательского Соглашения. Если вы считаете, что такая публикация нарушает ваши авторские и/или смежные права, вам необходимо сообщить об этом администрации сайта на EMAIL abuse@newru.org с указанием адреса (URL) страницы, содержащей спорный материал. Нарушение будет в кратчайшие сроки устранено, виновные наказаны.

Комментарии

1 комментарий

  1. Tovbot:

    у Путника там еще окончание есть — четвертая часть.