Звезда пленительного счастья

В сегодняшних рассуждениях о столетии Февраля Семнадцатого важное место занимает критика ancien regime. В ход идет всё – от мемуаров, повествующих о неисправности царской администрации и скудости народного быта, до фотографических карточек, показывающих нищую лапотную Россию. Мы знаем этот прием по совершенно аналогичным текстуальным, а равно и визуальным свидетельствам о брежневском СССР. С одной стороны грамотный подбор свидетельств – великое дело:

Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,
Шмыгал носом — в ем был спрятан инфракрасный объектив, —
А потом в нормальном свете представало в черном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив:
Клуб на улице Нагорной — стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок — стал похож на грязный склад,
Искаженный микропленкой, ГУМ — стал маленькой избенкой,
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

Причем такая метода применялась далеко не только к временам Николая II или Л. И. Брежнева. Даже вспомнить неприлично, чем представала также постперестроечная эпоха и вплоть до сегодняшнего дня – не царство свободы (вар.: духовных скреп), а натурально, черт знает что. Все дело в оптике и в подборе отпечатков – после чего мама родная не узнает.

К тому же в инфракрасном объективе даже не было особенной надобности. Непотребных картин, причем вполне реалистических – например, достаточно тот же общественный нужник посетить — всегда хватало да и сегодня хватает. Джонам Ланкастерам из CNN, а также «Новой газеты» особо и стараться на надо.

Но дело-то в другом: в убежденности, что таковые картины убожества общественного и частного быта с неизбежностью влекут за собой революцию. Ex post facto легко рассуждать, тогда как неумолимой причинно-следственной связи на самом деле нет. Иногда влекут, иногда нет, а почему такая разница – хрен его знает, товарищ майор. Доказательность и объяснительность оказываются мнимыми

Кроме этого, есть еще одно обстоятельство, заставляющее относиться к рассказам о предпосылках революции (бездарный премьер Борис Штюрмер, чудовищный Григорий Распутин, тяготы мировой войны, отсутствие правительства народного доверия, страдания и чаяния народные etc.) cum grano salis. Предпосылки и вправду имели место – но судьи-то кто? Либералы и коммунисты.

Что до коммунистов (в широком смысле – сейчас всё больше беспартийные сталинисты), то им все-таки лучше бы не стоило рассуждать о страданиях народных. Придя к власти, они показали себя раздатчиками страданий, неслыханными на Руси как минимум два века, а скорее три. Беспрерывная тряска закончилась лишь спустя полвека – при Брежневе. В таком коммунистическом народолюбии задним числом задним числом есть нечто лицемерное.

А либералы имели возможность проявить свои государственные таланты уже в Феврале Семнадцатого. Они и проявили их таким образом, что совсем не хватающие звезд с неба – кто же спорит? — царские министры показались на фоне общественных деятелей, облеченных народным доверием (стандартная кадетская мантра, начиная с 1905 г.), образцами государственной мудрости

Пользуясь образом из речи Василия Маклакова конца 1916 г., общественные деятели перехватили руль у невменяемого шофера, ведущего автомобиль по опасной горной дороге, после чего сами показали такую невменяемость, на фоне которой огрехи прежнего шофера меркнут.

Любопытная деталь. Сегодня в моде монументальная пропаганда, памятники и тем более мемориальные доски устанавливаются в честь самых разных деятелей русской истории, в том числе и начала XX века (Столыпин, Колчак, Николай II), но даже и самому прекраснодушному либералу ни разу не пришло в голову предложить увековечить память кого-нибудь из февралистов – Милюкова, Гучкова, кн. Львова, Керенского etc.

Вероятно, понимание того, что столь бездарно потерявшим Россию совсем уж не за что ставить памятники (и даже всего лишь вешать мемориальные доски), присутствует даже у тех, кто до сей поры готов говорить об исполнении вековой мечты русской интеллигенции, великой бескровной революции и звезде пленительного счастья

С нынешних поклонников Великого Октября (как правило в комплекте и Сталина мудрого, родного и любимого) спросу меньше, потому что en masse это люди довольно девственные. К сегодняшним апологетам Февраля, равно как и к самим деятелям великой бескровной претензий несколько больше, поскольку это люди, более затронутые культурой – или, по крайней мере, на это претендующие.

Но в галлоцентричной русской культуре XIX в. уж достаточно были известны строки:

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.

Строки, восходящие к лагарповскому «Пророчеству Казота» —

«Можете радоваться, господа, вы все увидите ее, эту великую и прекрасную революцию, о которой так мечтаете.

Вы, господин Кондорсе, кончите свою жизнь на каменном полу темницы. Вы умрете от яда, который, как и многие в эти счастливые времена, вынуждены будете постоянно носить с собой и который примете, дабы избежать руки палача…

Вы, господин Николаи, кончите свою жизнь на эшафоте; вы, господин де Байи, — на эшафоте; вы, господин де Мальзерб, — на эшафоте… Ведь я уже сказал: то будет царство разума…

Сударыня, у вас не будет духовника, ни у вас, ни у других. Последний казненный, которому в виде величайшей милости даровано будет право исповеди…

— Ну же, договаривайте, кто же это будет счастливый смертный, который будет пользоваться подобной прерогативой?

— И она будет последней в его жизни. Это будет король Франции».

Очевидно, февралисты полагали, что пророчество Казота – все равно, мистификация это или нет – это не из тучи гром, и к ним никак не относится. Равно, как нынешним февралистам вся отечественная история XX в. – не впрок. Высококультурные люди тоже бывают девственны.

Нам же в эти дни (как, впрочем, и во всякие другие) остается помнить урок царям и урок народам, который еще два века назад заповедал езуит Жозеф де Местр – «Злоупотребления порождают революцию, а революция хуже всяких злоупотреблений».

Источник материала
Материал: Максим Соколов